Истории из неврологического отделения

– Для меня они не просто больные – выписал и забыл, – говорила Юлия, знакомая врач-невролог. – Это судьбы, которые теперь навсегда со мной. Не только одного человека, но целых семей. Потому что лежачий больной после инсульта – это уже не его частная история. Это история всех, кто его окружает… Это трагедии. Или наоборот – становление человека. Ведь болезнь (наша или наших близких) показывает, какие мы на самом деле. Или показывает нам, что на самом деле важно.

Много лет Юлия проработала в неврологическом отделении одной из больниц. Перед ее глазами прошли десятки, если не сотни пациентов. Люди, чья жизнь изменилась в одну секунду. Вчера – здоров и полон сил, сегодня – прикован к постели…

***

– Хорошо помню Светлану, – рассказывает Юлия. – Красавица, умница… Улыбчивая такая, солнечная вся.

Света навещала в отделении мужа Юру. Молодой еще мужчина, с которым случился инсульт. И вот он, тоже красавец и спортсмен, в один миг оказался лежачим – ни поесть, ни в туалет сходить самостоятельно не мог. Говорить тоже. Только мычал что-то.

– Светлана придет, сядет у постели, за руку его возьмет, – вспоминала Юлия, – смотрит на него и улыбается: «Все будет у нас хорошо»… И Юра на нее смотрит… И столько в его глазах – и благодарность, и страх иногда… У них интересная история. Сестра Юрина рассказала. Он на Свете жениться сначала не хотел. У него другая любовь была. Но та девица за друга его замуж вышла. А Светка за ним с детства бегала. Они в одном доме жили. Ну он назло той и женился. А теперь вот Бога за нее благодарит. Хоть и молчит, но по глазам видно. Кто же кроме нее за ним утку будет выносить? И улыбаться еще влюбленно.

Прошло время, Юру выписали. Потом Юля видела их в отделении еще раз. Он уже шел сам, а она держала его под руку и так же улыбалась и светилась вся. Было видно, что они очень счастливы вместе…

…Однажды поступила к ним в отделение молодая женщина тоже после инсульта, но не такого тяжелого.

– Ее навещал отец, – рассказывала мне Юлия. – А Вера, так ее звали, все время вспоминала мужа (у нее не до конца была утрачена речевая функция) и говорила, какой он у нее замечательный и заботливый, но много работает. Когда пришло время ее выписывать, мы позвонили этому милому супругу, и он попросил не спешить: «У друга в этот день юбилей, и намечается большая гулянка…» Мы ей, конечно, об этом говорить не стали.

…А как-то случилась в отделении неврологии прямо драма. Если не водевиль. Подняли из реанимации женщину лет сорока пяти. Состояние средней тяжести, требуется уход.

– Приходит к ней мужчина – навестить. Объясняет, что жених, – рассказывала Юля. – Она говорить не может, но видно, что рада. И тут же еще один. Тоже вроде как жених. И тоже к ней. Увидели мужики друг друга, ругаться начали, едва до драки не дошло. Вовремя их разняли. В общем, оба за дамой ухаживали, никак поделить не могли. Мы – к ней, чтобы знак какой подала, что с ними делать. А она глаза закатила, мол: «Достали они уже». Сказать же не может. Мы их и выпроводили обоих. Потом незамужним отчаявшимся подружкам рассказывали, что любви все возрасты покорны. И никогда не надо ставить на себе крест. Вон, женщина – сорок пять, после инсульта, лежит. Кавалеры из-за нее дерутся – кому утку выносить.

А она еще и глаза закатывает.

…Как-то поздней весной привезли в отделение восемнадцатилетнюю девочку с инсультом, одиннадцатиклассницу. К ней всегда приходила мама, сидела рядом, плакала и повторяла: «А как же экзамены? Что же делать? Как же экзамены?».

– Настолько была сильная гонка за результатом, за оценками, за планами на будущее, что организм сломался, – говорила Юлия. – И в 18 лет не выдержал. А мама не сразу это поняла. Но, слава Богу, молодым бороться легче. Есть стимул, есть ресурсы организма, есть желание. Желание – это вообще самое главное!

***

Еще одна история о желании жить…

В том отделении был парень по имени Евгений. Молодой – не больше тридцати. Невысокий, худенький и с очень крепкими, накаченными и натруженными руками – «спинальник».

Когда-то Женя неудачно нырнул и на всю оставшуюся жизнь оказался прикованным к инвалидной коляске. И каждые полгода должен был проходить реабилитацию.

Весь персонал называл его между собой «наш Женька».

– Казалось бы – все для него кончено, – рассказывала Юля. – Но он весь искрился энергией. И никогда я не видела людей, настолько любящих жизнь и движение. Ни до знакомства с ним, ни после.

Вне стен больницы он постоянно ездил в разные поездки, у него было огромное количество всяческих планов и еще больше – друзей.

На своей неподъемной коляске гонял он по всему отделению, легко заводил знакомства, смеялся, шутил, и с ним в палаты как будто бы влетал ветерок надежды.

– Женька всегда тянулся к тяжелым больным, – вспоминала Юля. – К тем, кто не хотел с этим жить. Чей мир рухнул. Люди там чаще всего в стадии отрицания. Они не могут поверить, что их болезнь надолго и со страшными последствиями. Ведь почти всегда никто даже не подозревает, что в следующую секунду лопнет у него какой-нибудь дурацкий, маленький сосудик. И из активного, пышущего здоровьем человека… С маникюром, с ресницами, с планами на будущее, с билетами на море. Он оказывается лежачим телом, прикованным к постели. Вчера он еще бегал, радовался и мечтал. А сегодня не может сам сходить в туалет. И все планы на будущее, билеты на курорт и маникюр не имеют уже никакого отношения к его теперешней действительности.

Женька как будто чувствовал этих людей с рухнувшим миром – внешним и внутренним. Спрашивал:

– А можно к тому-то?

Неважно – мужчина это был или женщина.

Ему никто не препятствовал. Наоборот – даже врачи верили в удивительную целебную силу его души.

– Мы – здоровые и благополучные – вечно ноем, жалуемся на что-то. А Женька – никогда. Хотя в его ситуации мог бы, – говорила Юля. – И мало того, что не жаловался, еще и других поддерживал.

Однажды в канун Нового года в то отделение из реанимации перевели женщину сорока лет после инсульта, которой нужен особый уход. Она беспомощно лежала на каталке и с трудом выговаривала отдельные слова.

Скоро выяснилось, что она в разводе, дома остались двое детей, за которыми присматривает ее сестра-близнец Ольга.

Сестры бережно ухаживали за ней – кормили ее, мыли, переодевали, меняли положение тела, чтобы избежать пролежней. Спрашивали, что Ирина хотела бы. Но у нее не было никаких желаний. И если бы они этого ничего не делали, она, наверное, реагировала бы так же – что воля, что неволя… Полное безразличие… Такое часто бывает. Да и шансов на полное выздоровление врачи давали немного.

В это же время и этом же отделении лежал на своей ежегодной реабилитации Женька.

– Зная зажигательный нрав этого паренька и его талант поддерживать людей, мы решили познакомить его с Ирой, – рассказывала Юля. – И мы не прогадали!

Женька приезжал к Ирине в палату на своей инвалидной коляске, говорил с ней. Сначала она молча и безучастно слушала. Или не слушала… Потом начала коротко отвечать. А потом они стали подолгу разговаривать…

– И у нее загорелись глаза…

Женька закончил свою реабилитацию в отделении и уехал домой. К этому моменту Ирину было не узнать. Она начала бороться. Через силу и боль заново училась двигаться. Садилась на кровати и пробовала самостоятельно держать ложку и чашку. Слабыми руками переставляла тоненькие непослушные ноги. Попросила привести в порядок голову и ногти.

– Как-то приехала ее сестра Ольга, – вспоминала Юлия. – Боевая, пышущая энергией. Она с порога заявила, что дети в порядке, за них сестре волноваться не нужно. Что поднимет Иру на ноги, чего бы ей это ни стоило! Спросила, что нужно привезти, и когда ее помощь в отделении нужнее всего.

Скоро Ирину выписали долечиваться в районную поликлинику. Больница ей была уже не нужна. Спустя год сестры приехали в отделение показаться врачу и взять рекомендации. Ирина ничем не отличалась от своей бойкой сестры. Была уверена в себе, полна сил и энергии. И только едва заметно прихрамывала. Организм еще восстанавливался.

– Но самую большую работу сделали даже не мы, а они с сестрой, – говорила Юля. – А фундамент этой крепкой постройки под названием «выздоровление» соорудил наш Женька. Который заставил Иру поверить в себя и захотеть жить…

***

– Совершенно потрясающие бабушки там… Иногда вредные, но мы их всех очень любили, – улыбается Юля.

Анне Николаевне было около девяноста лет. Ее перевели в неврологию из реанимации. Хорошая, спокойная, все процедуры переносила стойко. Но очень тяжелая в плане болезни. Ни говорить, ни есть сама не могла. Нужен был полноценный уход.

– Сестры наши стали ее мыть, приводить в порядок кожу, ногти, – вспоминала Юлия. ‒ Расчесывали, колтуны распутывали. У Анны Николаевны была длинная коса. Волосы абсолютно седые и такие бабуличьи – тоненькие, которые легко путаются, превращаются в мочалку. О своем состоянии она все прекрасно понимала. И относилась к этому как будто бы безучастно. Как та Ирина вначале. А это самое ужасное… Если самому пациенту все равно, никакое лечение ему не поможет. Я не помню уже, одинокая она была или нет, но никто к ней не приходил. Но очень отчетливо я помню одну метаморфозу.

Как раз в те дни к ним в отделение должен был прийти священник – соборовать и причащать больных. Сестры ходили по палатам, искали желающих. Анна Николаевна тоже захотела. Говорить она не могла, поэтому просто кивнула головой.

– Когда священник находится в палате, мы, как правило, выходим, – говорила Юлия. – Но я знаю, что батюшка долго с ней говорил… Точнее – он что-то говорил, а она слушала. И причастил. Потом сестры стали кормить и рассказывали, что она прямо расцвела. Да и я видела, что она воспаряла духом. Семимильными шагами пошла к выздоровлению. Стала что-то членораздельное мычать. Потом – говорить. Ручки стали двигаться, пальчики зашевелились, пробовала держать ложку… Это было какое-то стихийное улучшение. Такие чудеса творит причастие.

…А другая бабушка была беспокойная.

– И все время чем-то недовольна. Кто-то храпит, кто-то мешает ей. Ко всему прочему, она была в глубокой деменции. И говорила, как мы тогда считали, всякую чушь: «Вот у шкафа в углу кто-то сидит. Он пришел ко мне, он рычит, он гавкает. Он зубы показывает…» и так далее. А потом в их палату пришел батюшка, и она тоже захотела причаститься. Причастилась… Прошло немного времени, и она вдруг говорит: «Больше никого нет! Не приходит больше никто, не гавкает. Все ушли»… Осознаешь – и мурашки по коже. Деменция – не деменция, придумала – не придумала, но все понятно.

***

Была в том отделении и бабушка – профессиональная акробатка девяноста пяти лет с инсультом. Тоненькая, худенькая, легкая, как птичка. Спортивная, насколько можно быть спортивным в таком возрасте, гибкая…

– Очнулась после реанимации, огляделась. В палате кроме нее – человек пять. Видимо, поняла, что хочет в туалет. Но под себя при всех не стала – культура. А у ее кровати подняты поручи, нижний конец и изголовье. Как в клеточке, чтобы не выпала. И она, как птичка, – чирик через эту боковинку. И пошла искать туалет. Вернулась и легла на чужую кровать… Поскольку ее была с поднятыми боковинками, ей показалось, что обратно чирикать – это уже проблема. Приходим – какая-то бабушка сидит-плачет у стола на стуле. «Что случилось?» ‒ «Вот… Я вернулась в палату, моя кровать уже занята»…

Эта бабушка очень хорошо и активно восстанавливалась. И однажды к ней приехала дочь. Внешне – полная противоположность своей матери. Грузная, полная, совершенно далекая от спорта.

– Встречает меня в коридоре и без предисловий: «Доктор, а вы знаете, в чем хоронить принято?» А я понять не могу: почему – хоронить-то? Старушка ведь живее всех живых…

Дочка, которая тоже была не молода, оказалась не готова к тому, что ее мама в ее почетном возрасте выживет и хоть как-то восстановится. Этой женщине понадобилось время, чтобы понять, принять этот факт, научиться ухаживать. Захотеть это делать.

– Это тоже стадии. Их проходят не только больные, но и их родственники, – говорила Юля. – Не будем ее судить. Мы не знаем, каким она была человеком, какие у нее были отношения с матерью. Но ведь они друг у друга были! Это уже очень ценно! А сколько людей одиноких! Совсем одиноких! Лежит, например, старушечка. Выпишут ее, и она поедет домой! Одна! Кто за ней ухаживать будет, пока она восстановится? Ведь сколько было случаев, когда какой-нибудь врач выписывал в никуда. Даже с незалеченными пролежнями.

Или вот… Девяностолетняя относительно здоровая мама и шестидесятилетний лежачий сын. Она почти круглосуточно дежурила у его кровати. Сын полный, грузный, со множеством разных диагнозов. На ноге – аппарат Илизарова, потом – мочеприемник, трахеостома, всевозможные трубки. Полностью зависим от медицинского ухода.

– А мама только и может – рядом посидеть, за руку подержать и одеяло поправить. Я ума не приложу, как она справлялась с ним дома после выписки, – говорила Юля.

***

Ольга… Пятьдесят шесть… Худенькая, скрюченная… Она не говорила и на момент поступления в отделение могла лишь глотать. У нее была спинально-мышечная атрофия, дебютировавшая во взрослом возрасте.

– И никого в отделении не было так трудно накормить, как ее, – рассказывала Юлия. – Сестры ей не понравились. Она почти не открывала рот, упрямилась и всем своим видом показывала, что наша помощь ей не нужна.

Женщина периодически лежала в отделении в течение нескольких лет. Последний раз она уже была с трахеостомой. Кормили ее через стому, это было проще. После того первого раза при ней всегда была сиделка, которую нанимали родственники. Она очень бережно, с большим вниманием ухаживала за Ольгой и помогала в отделении с другими больными.

За эти годы Юля узнала, что у Ольги был муж, которого никто никогда не видел, и взрослый сын, который сидел в тюрьме.

– Муж этот всячески изживал Ольгу, хотел ее смерти. Был там огромный шкурный интерес – жилплощадь. Но она изо всех сил держалась за жизнь ради сына, ждала его возвращения из тюрьмы. Чтобы он не остался без угла. Парень вернулся – и она умерла… И муж не смог ничего противоправного сделать с квартирой. У нее был железобетонный солдатский характер, и она выстояла. Поставила себе цель и достигла ее. Что там за сын, мы не знаем. И правильно ли, что умирающая больная женщина так печется о взрослом сыне-уголовнике, – это уже другой вопрос. Суть в том, что она победила в своей борьбе.

…Вот такие истории из отделения неврологии рассказала мне моя знакомая врач Юлия.

– А знаешь, что там острее всего запоминается? – заканчивает она. – Беспомощное, но ухоженное тело. Безупречный маникюр-педикюр, стрижка-окраска. И все это рушится. Как в фильме «Планета. Сто лет без людей». Лак слезает, седина беспощадно отрастает, мышцы дрябнут. Как-то сразу видишь, насколько хрупка наша жизнь, наше мнимое благополучие. Вот же они – вчерашние следы успешности… А теперь все будет по-другому. Если будет… И начинаешь на все смотреть иначе. И пациенты начинают…