«Большая разница, кто тебя ждёт: девушка или жена»

– «Муж»... Слово-то какое родное, – задумчиво произнесла Юля. – Генка мой тоже любит повторять: «Жена, жена...». А ведь недавно ещё говорил, что штамп в паспорте – это не главное: «Зачем? Хорошо же живем».

Всё изменилось, когда парню вручили повестку в военкомат.

«Помолись за нашего Генку»

Познакомились мы с Юлей в Оптиной пустыни. Подходя с Машей к раке преподобного Амвросия, я «зацепила» краем глаза двух женщин – пожилую и молодую. Они стояли обнявшись и плакали. «Наверное, мать и дочь», – подумала я.

Я поспешила приложить дочку к мощам и побыстрее выйти из храма. Было неловко, что я стала свидетельницей чего-то очень личного.

Хотя в Оптиной у всех что-то личное. Сюда не приезжают просто так. Здесь нет зевак и случайных людей. Кого-то приводит нужда, кого-то – горе, кого-то – тоска, отчаяние или болезнь. Кто-то приезжает благодарить за помощь. Но это реже всего... А кого-то позвал Господь. И он едет, хотя и сам до конца не понимает – зачем.

Юлю привела сюда любовь к мужу и страх за него... Но это я узнала позже. А пока мы с Машей бродили по нашему любимому монастырю, заходили то в один храм, то в другой, писали записки. Дочка очень любит это делать, но получаются у неё, конечно, одни каракули.

– Ничего, Господь разберёт, – улыбнулся монах.

Зашли мы и в часовню Воскресения Христова, к новомученикам. На могилку к иеродиакону Илиодору – наш обычный маршрут. Это он когда-то давно, когда я была ещё беременна Тоней и ни о каком ребёнке с синдромом Дауна не подозревала, сказал мне:

– Будет и Мария! Что у вас за семья без Марии?

У могилки я опять увидела тех двух женщин. Они принесли с собой большой кулёк конфет и высыпали в пластмассовую коробку, которая там стоит. Одни вот так приносят, другие берут. И вроде не так грустно от мысли, что отца Илиодора уже нет. Как при жизни раздавал он всем эти конфеты, так и после смерти раздаёт.

– Бери, солнышко, бери, – сказала Маше та, что постарше. – Помолись за нашего Генку.

– Хорошо, – важно ответила дочка и перекрестилась.

Правда, корявенько и слева направо. Но мы над этим работаем...

«Не так я себе семейную жизнь представляла»

Мы ещё немного проходили по Оптиной и пошли в трапезную. Было время обеда.

– У вас свободно? – услышала я голос за спиной. – Можно к вам присесть?

Та, что моложе... Она была одна.

– Да, конечно, садитесь, пожалуйста.

– Меня зовут Юля, – улыбнулась она дочке. – А тебя?

– Маша... А она – моя мама Лена.

Так мы познакомились...

Дальше – обычный разговор: кто, откуда, сколько детей, синдром Дауна... Оказалось, что Юля приехала сюда из одного небольшого городка на три дня – вместе со своей свекровью Верой Алексеевной. Та неважно себя почувствовала и пошла в дом паломника отдохнуть.

– Пять дочек? Надо же, – удивлялась Юлия. – А у нас с мужем пока нет детей. Ну, как нет... Я недавно только узнала, что беременна, месяц назад.

– Значит, уже есть, – сказала я. – Только ещё внутри.

Она как-то грустно улыбнулась.

– Вы не рады?

– Нет, что вы, я очень рада. Просто за мужа переживаю. Не так я себе нашу семейную жизнь, конечно, представляла... Не о том мечтала... Но живой – и слава Богу, слава Богу, – одернула она себя. – В отпуск недавно приходил. Он – мобилизованный. Ребёночек вот будет...

Юля задумчиво погладила свой живот, который пока ничем не выдавал новую жизнь.

– Генка ведь не хотел детей. Да он и жениться не особо хотел. Но вот так все поменялось. Теперь я ему говорила: «Может, подождём с детьми? Время-то какое». А он как будто специально старался сына после себя оставить. Или дочку. Ой, что я такое говорю... Он же живой!

– Я поняла вас, – поспешила я успокоить мою собеседницу. – Вы не волнуйтесь, вам нельзя.

– Да как тут не волноваться...

«Всю душу она мне вымотала»

Генка, правда, ни жениться не хотел, ни детей. Рыжий весельчак, балагур и гуляка, он как будто бы всю жизнь хотел так провести – налегке и с гитарой в руках. Потом с этой же гитарой он пришёл в пункт сбора мобилизованных.

Познакомились они вполне обычно и по-молодежному – в баре. Юля зашла туда вечером с подругой – посидеть, выпить вина. А Генка гулеванил с друзьями и был уже изрядно навеселе. Однако следующим утром не забыл, что взял номер телефона у симпатичной брюнетки. Позвонил, увиделись уже на трезвую голову. Ну, и понеслось...

Три года встречались. Иногда съезжались, когда образовывалась свободная квартира – чьи-то родители отбывали летом на дачу, например. Пару раз расходились. Хоть и нравилась ему Юля, даже, наверное, любил ее, но Генку неудержимо несло «налево».

Но Юля его прощала. Вот она его, правда, любила.

И все мечтала, что сделает Генка ей предложение, как положено – с цветами, на коленях... А она сразу не согласится. Не на ту напал. Сначала как бы подумает. Сколько он ей нервов потрепал за это время. Пусть теперь сам помучается.

Он и будет мучиться. Судьба же его решается. Может, даже напьётся с горя. И будет плакать пьяными мужскими слезами, бить себя кулаком в грудь и жаловаться таким же пьяным друзьям:

– Всю душу она мне вымотала...

– Да... Бабы, – понимающе закивают те...

Обхватят буйны головы руками и будут сидеть вздыхать...

А потом она сжалится. И не будет их счастливее. И даже заплачет Генка от радости.

Дальше – свадьба. Она, Юля, в прекрасном белом платье. Самом красивом в их городке. Как Кейт Миддлтон – не меньше. Та, кстати, тоже своего, прости Господи, Уильяма не оттолкнула, когда он с повинной головой пришёл. Принц, а туда же.

Генка – в костюме. Красавец – первый сорт. А откуда-то из-за угла будут смотреть на них брошенные ради неё, Юли, девицы. И завидовать.

Ну, и машина с лентами и куклой, ресторан, голуби в небо. Все как у людей, и даже лучше.

Потом, конечно, беременность. Она ничуть не будет ее портить. Наоборот – даже идти. Вечерами Генка будет гладить ее округлившийся живот и шептать в пупок:

– Сынок, ты как там?

Первым у них будет обязательно сын. А потом уже дочка.

– Нормально, па! – пнется тот в ответ.

Роды. Благополучные, конечно. Коляска, сад, школа... И много-много лет счастья впереди и безоблачного неба над головой...

– Юлька, вставай, чего лыбишься? Мать скоро с дачи приедет. Одеваемся и уходим...

Мечты, да...

«Хорошее дело браком не назовут»

На четвёртый год их отношений у Генки умерла бабушка, освободилась однокомнатная квартира, и они, наконец, съехались.

Юля надеялась, что сейчас-то Генка сделает ей предложение, они же и так семья. Но он не спешил:

– Да живем же нормально, что тебе ещё надо? Официальный брак? Хорошее дело браком не назовут, – отшучивался он.

И детей не хотел:

– Ну, какие дети? Мы сами с тобой ещё дети.

«Детям» шло уже к четверти века, но Генка как был легкомысленным балбесом, так им и остался. И ночью мог не прийти – с дружками загулять. И деньги их, и так небольшие, мог вдруг взять и потратить на прыжок с парашютом.

– Ты не понимаешь, это же адреналин! – объяснял он Юльке.

Была у них не семья, а прямо «классика жанра» – она считала себя замужем, а он себя – свободным

Она, правда, не понимала. Она хотела семью и тихую спокойную жизнь. Но была у них не семья, а прямо «классика жанра» – она считала себя замужем, а он себя – свободным. Юля называла Генку «мужем» (живут же вместе), а Генка ее – своей «девушкой».

Ещё и мать его, Вера Алексеевна, Юлю не особо-то и жаловала. Она вообще никого не жаловала. Вырастила сына одна и никак не могла смириться, что в его жизни будет кто-то, кроме неё – его матери. А если и будет, то королева или та же Кейт Миддлтон. Но уж точно не эта «девка из бара». Что-то они там все прямо помешаны были на этой Кейт...

Четвёртый год сын с ней, а так и не смогла угомониться Вера Алексеевна:

– Ну, гуляй, если хочется, кому ж не хочется. Но жениться незачем. Ты себе таких Юлек вагон ещё найдёшь.

Зачем уговаривала – непонятно. Генка и так не собирался.

Юлька, кстати, тоже к Вере Алексеевна тёплых чувств не питала.

А потом пришла повестка.

«Может, пронесёт?»

Он смотрел на эту повестку и улыбался. Ну, точно как дурак. Как будто бы не понимал, что это такое. Так и просидел полдня с бумажкой в руках.

Вроде и осознавали все, что происходит, и ожидаемо было. Но до последнего Генка не думал, что это коснётся и его. Вот так – напрямую. Странно, да? Не маленький же ребёнок. Но, видимо, так защищался его легкомысленный организм от реальности.

Мать рыдала, Юлька рыдала. Часть друзей и приятелей важно хлопала его по плечу:

– Молоток! Так держать! Героем станешь!

Вот только этим повестки не пришли. Да и не придут, скорее всего. Как известно, самые отважные вояки – диванные.

Другие советовали бежать, прятаться, уезжать, затаиться и так далее по списку. Но, во-первых, повестка была уже вручена, а во-вторых, впервые, наверное, Генка подумал, что у него здесь семья. Мать пожилая и Юлька вот. Как он их бросит и убежит? А с ним они не хотят.

Да и вообще: где наша не пропадала? Может, пронесёт? Может, вернётся и поживет ещё? Может, и сам никого не убьёт? Страшно ему было об этом думать. Купил – на что денег хватило, взял свою гитару и пошёл в пункт сбора...

– Ну, все, хватит, хватит, – пытался оторвать он от себя руки матери. А она вцепилась в него мёртвой хваткой и выла белугой.

– Вера Алексеевна, не плачьте, все будет хорошо, – тихо сказала Юля. – Пойдёмте, пора ему.

Женщина растерянно смотрела на Юльку, как будто впервые видела. И слабели руки. А потом прижала к себе девушку и тихо уже заплакала.

– Ну, хоть что-то хорошее, – заулыбался Генка. – А то как кошка с собакой.

Лучше было бы, конечно, чтобы людей сближало не горе (а для них обеих это было горе), но уж как есть...

«Дуракам везёт»

– Я те месяцы плохо помню – один какой-то день сурка, – рассказывала мне Юля. – Позвонит – не позвонит. Жив – нет. Генка еще попал в ту первую партию, которую просто кинули в пекло, как котят... Но это я сейчас знаю. А тогда и без этого не спала, не ела, новости читала. Хотя, когда он звонил, говорил, что все у него хорошо. Не хотел волновать.

Вера Алексеевна к Юльке заглядывала – в ту, их с Генкой, квартирку.

– Я могу съехать, – сказала в первый ее приезд Юля.

Понимала же, что не жена она, никто.

– Живи...

Вместе они начали молиться. До этого в храм не особо ходили. Куличи посвятить только, яйца, вербами помахать да воды на Крещение набрать. Обычная, впрочем, история.

– А тут даже лампадки мы с ней купили, – рассказывала Юля. – Вера Алексеевна сказала, что «Богово масло» должно день и ночь гореть. В церковь пошли вместе. Батюшка объяснил, что и кому заказать, а главное – исповедоваться и причащаться.

Вместе ждали, вместе боялись, вместе надеялись. Вместе шли к Богу. И вместе вот приехали в Оптину.

– А сейчас я думаю, что если бы все люди в Бога верили и по-Божьи жили, ничего бы этого не было, – произнесла Юля, помолчав минуту.

Генке повезло.

– Дуракам вообще везёт, – тепло улыбнулась Юля, – даже гитара его целёхонькая. С ней уезжал, с ней и в отпуск пришёл.

Только был это совсем другой уже Генка. Смотрели они с Верой Алексеевной на него и не узнавали.

«Заявление надо подавать»

Вроде и рыжий, как и раньше, и веснушки. И глаза голубые, как небо. Но смотрел на них из глубины этих глаз какой-то как будто бы даже постаревший человек. Застыла в них боль. Да и сквозь рыжину поблескивали теперь седые волосы.

Много не рассказывал. Может – нельзя, а может – не хотел. Когда выпил, начал вдруг плакать. А потом включил на телефоне мультики и стал смотреть.

– Больше ничего не хочу, – сказал.

Как будто с этими мультиками в детство своё, не очень-то и далёкое, возвращался. Где никому даже в голову прийти не могло...

Ночью во сне разговаривал. Витьку какого-то звал:

– Витёк, ты живой? Витька, ты что?! Витькааааа!!!!

Через несколько дней, слава Богу, начал оттаивать.

– Юлька! Слышишь, Юль. Заявление нам надо подавать. А то – как непонятно кто. И это... Венчаться будем.

– Сколько я от него этого ждала, а тут даже растерялась, – признавалась Юля. – Ни цветов, ни колен – и ладно. Но с какой-то даже злостью он это сказал. То ли на меня, то ли на себя. То ли на жизнь такую... То ли на то, что так нескладно это у него вышло. Некрасиво.

Конечно, она сразу согласилась, мучить никого не стала. Даже спрашивать не начала, по-нашему, по-женски – чего это он вдруг: «Что, правда любишь? Правда-правда-правда? А как? Сильно?» Не то время. Да и времени на это не было – обратно скоро Генке... Она боялась об этом даже думать. Налюбиться бы, женой побыть хоть сколько-то...

«Ты – мои корни»

Расписали их быстро. Сразу, как только сказали, кто он и откуда. И куда. Так же быстро батюшка их повенчал. Тоже много не говорил, разве что:

– Вы теперь одно целое. Даже на расстоянии – одно. Так что держи свою половину, Юлия, молитвой держи. Молитва чудеса творит.

И замолчал старенький батюшка, не зная, что ещё сказать. Да и это на проповедь не особо было похоже.

– Сына хочу, – сказал в тот же день Генка Юле.

– Да какой там сын, смотри, что вокруг творится. Да и не хотел ты никогда. Говорил же: «Сами ещё дети».

Но смотрели на неё незнакомые серьёзные глаза. Тот «детский» легкомысленный взгляд остался где-то там, далеко...

Генка вообще стал каким-то другим. Но меняются, наверное, все, кто держал смерть за руку. И кто понял, как ценна жизнь, и что в ней главное.

– Да, он очень хотел, чтобы со мной остался сын. И он остался, – опять погладила Юля себя по животу. – А Гена опять ушёл туда. Закончился отпуск. Когда я ему объявила, он даже расплакался в трубку – он же там уже был. А потом сказал: «Знаешь, Юлька. Ты, наверное, все время хотела спросить, почему я женился. Во-первых, я тебя люблю. А во-вторых... Очень большая разница – кто тебя ждёт с войны: девушка или жена. Жена – это когда ты корнями врос. Корни эти тебя питают и домой тянут. И веришь, что вернёшься живым. Даже когда смерть кругом. А ‟девушка”... – мало ли их... Летаешь себе, как лист осенний, и не знаешь, где упадёшь. Или ветер тебя разорвёт. Ты, Юлька, – мои корни. Прав был батюшка: одно мы целое теперь. Молись, Юлька». Вот таким он стал – другим. И все повторял: «Жена, жена». Хотя обратно опять с гитарой своей поехал. Что-то да осталось от прежнего Генки. Ну, и хорошо...

У Юли зазвонил телефон – Вера Алексеевна.

– Да, мама. Я иду. Надо же. Ещё год назад даже представить не могла, что назову ее «мамой», – последнее – уже мне. – Но хоть что-то хорошее, как Генка мой сказал. Ладно, побегу. У нас скоро автобус. Рада была познакомиться. И помолитесь с Машенькой за нас.

На следующую литургию среди имён родных я подала и о здравии Юлии, Геннадия и Веры. Маша тоже что-то старательно вывела на бумажке – какие-то свои каракули. И ее записку я тоже подала тому монаху.

– Ничего, Господь разберёт, – с улыбкой повторил он.

А мне почему-то казалось, что там написано: «Генка».