30 секунд до Рая

— Прикинь,  у тебя лишь 30 секунд, и нужно растолковать о Боге. Как ты это будешь делать?

— Э-э-э…

— Не гони. Мужика видишь по первачу и потом вряд ли столкнетесь. Твои, брат, слова — это все, понимаешь? Все, что он уловит о нашем Господе.

— Тогда…

— Да! Его послали в горячую точку или чуть живого вытянули из развалин…, мало ли ситуаций, когда последний шанс покаяться и обратиться к Иисусу.

Михаил наморщил лоб и потер ладонью у виска. По всему было видно, что он всерьез отнесся к вопросу, заданному Рифкатом, и не собирался на него отвечать поспешно или поверхностно.

— Ну…., — наконец-то он произнес, — во-первых, расскажу, что я из многодетной семьи. Жили хоть и не впроголодь, но всяких вкусностей дозволить себе часто не могли. Родители изо всех сил старались нас тянуть, но даже на день рождения больше, чем на яблочный пирог рассчитывать не приходилось. Естественно, я задавался вопросом, почему одним все и с избытком, а другим только…

— Все. Кранты!

— Что?

— Твои 30 секунд свистнули и улетели. — Рифкат победоносно смотрел на друга, всем своим видом показывая, мол и без того было ясно, что с подобной задачей тот не справится. — Еще разок? — в его тоне чувствовалась насмешка и, скорее даже, плохо скрываемое снисхождение.

Михаил насупился. От него не укрылся подтекст, вкладываемый другом в слова. Тем не менее, он утвердительно мотнул головой. В этот раз мужчина молчал долго, мысленно подбирая слова под поставленную задачу, а потом заговорил гораздо быстрее предыдущего.

— Вечерами мама нам читала Библию, а по воскресеньям водила в церковь. Отец-дальнобойщик не всегда мог нас туда сопровождать. Поэтому вся ответственность за малышей ложилась на плечи старших детей. Денег на транспорт не хватало, поэтому идти приходилось далеко и долго. Мама на руках держала Варю, самого маленького Диму я вез на коляске, а Сема и Ксюша шли, держа друг друга за руки. Приходили мы к концу литургии. Иногда опаздывали. И тогда мама просила священника причастить нас уже после молебна. Нас все в храме знали и обычно шли навстречу таким просьбам. Только однажды, когда Дима уже научился ходить…

— Все, все, все. Дальше можешь расслабиться и оттянуться.

— Да ну тебя! Если не хочешь слушать, зачем тогда спрашиваешь?

— Миха, не квасься, — Рифкат примирительно похлопал друга по плечу, — просто хотел реально показать, что к миссионерству ты не готов, а уж пора бы. Как ты вообще собираешься выполнять «Великое поручение»?

— Какое еще «поручение»?

— Иисусово! Идти возвещать всем народам о Божией любви, о правде, о суде.

— Ты ничего не путаешь? Я не миссионер, а звонарь. Если что и могу возвещать, так чтобы люди утром в воскресенье не досматривали 5-ый сон, а шли в храм. Все же остальное — дело священноначалия.

— Все православные так говорят или, по крайней мере, в мозгах у них это вертится. Что бы вы делали без нас — протестантов?

— Что и всегда: молились, читали святых отцов, ходили в храмы.

— Ну, ты, брат, сморозил! Значит, ты себе так это представляешь, да? В этой забегаловке сейчас человек, грубо говоря, пятнадцать. Думаешь, многие из них ходят в храм? Очень сомневаюсь, чтобы хоть кто-нибудь из них до туда дотянул. Разве только приходил,… как там у вас гудят - «свечку поставить»? А что, Миха, сделал ты, чтобы Иисус отобразился в их жизнях??!

С Рифкатом Михаил знаком был с детства. Правда, поначалу их отношения вряд ли подходили под определение «дружба». Будучи активным ребенком, Рифкат все свободное время проводил на улице, пытаясь среди сверстников заработать авторитет и внимание, которого напрочь лишился в родном доме, когда к его пьющей матери подселился отчим, которого тоже редко видели трезвым.

Скоро Рифкат стал главным заводилой во дворе и его все боялись. Он не только отличался высоким ростом и крепким телосложением, но и в драках проявлял завидное бесстрашие. Риф, как его звали во дворе, азартно играл в карты, гулял по всему городу и имел какие-то отношения с некоторыми криминальными авторитетами. В общем, увидел Рифа — лучше перейди на другую сторону улицы.

Заметив, как мальчонка на глазах портится, одна сердобольная соседка выхлопотала ему на все лето место в детском христианском лагере, организованном баптистами. Когда после него Риф вновь вышел во двор — это уже был другой человек. Вместо пачки сигарет он держал в руках какую-то книгу и сразу кинулся всем ее показывать. Книжкой оказалась «Детская Библия в иллюстрациях». И хотя Рифкат бросил пить, при всех разорвал три колоды своих игральных карт и все дивились таким переменам, но никто не спешил следовать его примеру.

Несколько дней он слонялся по двору с задумчивым видом, в обычные истории не ввязывался, с прежними друзьями не общался. Складывалось впечатление, что он чего-то ищет. Вскоре оказалось, что это «что-то» - на самом деле «кто-то», а точнее — Миша.

Однажды, когда Михаил возвращался из школы, его кто-то окликнул. Мальчик остановился и с удивлением увидел, как, засунув руки в джинсы, по привычке «на понтах» вальяжной походкой, но почему-то со смущенным лицом к нему подходит Рифкат. Слегка замявшись, не зная, как начать он вдруг спросил.

— Ты веришь, что Христос умер за нас?

— Да… — слегка оторопел подросток от неожиданного вопроса.

Михаил никогда особо не афишировал свою веру, но и не скрывал ее. По крайней мере, во дворе все знали, что их семья ходит в церковь.

— А я, знаешь, этим летом тоже принял Иисуса в свое сердце.

Дальше он рассказал, как здорово было в лагере. Там он услышал свидетельства сирот, у которых погибли родители и как в этой ситуации их утешал и помогал Бог. О Господе Рифкат этим летом узнал много нового, разучил христианские песни, стал читать Библию. Надо ли пояснять, что после этого мальчики подружились? Михаил оказался единственным человеком, с которым Риф смог разделить свои новые интересы, отчасти воссоздав атмосферу любви, царившую в лагере. А Мише, хоть он и был старшим ребенком в многодетной семье, всегда не хватало целеустремленности и харизмы, бывших у Рифката.

Год они провели как «не разлей вода». Из «Детской Библии» мальчики читали истории о Давиде и Голиафе, об Иисусе и Апостолах. Вечерами, сидя на детской карусели, они во всю мощь горланили песни, разученные Рифкатом в лагере с часто повторяющимся словом «Аллилуйя». Миша все время приглашал друга в церковь. И однажды тот действительно пришел. Но непривычно величественная обстановка, непонятные слова напугали его (хотя он всеми силами бодрился, стараясь не показать свою растерянность). Когда же, наконец, услышав знакомое слово «Аллилуйя», Рифкат радостно во все горло стал подпевать хору, со всех сторон послышалось шиканье прихожан. Не дождавшись окончания богослужения, он ушел и больше ни под каким видом не соглашался туда возвращаться. А потом мать Рифа развелась с его отчимом и переехала с сыном к новому мужу в другой город.

Как-то, когда Михаил уже учился на втором курсе Академии искусств, они опять встретились. На улице кто-то попросил его закурить. Не сразу Миша понял, что это —  Рифкат. Вид у него был неважный, как после похмелья. Похоже, христианская жизнь Рифа закончилась. Миру ничего не стоило втянуть его обратно в круговорот греха. Одному человеку невозможно противостоять всем, если он не присоединился к Церкви. Рифкат нигде не учился, говорил о каком-то прибыльном бизнесе и время от времени сплевывал на землю, отпуская скабрезные шуточки по поводу проходящих мимо девушек. Заметив удивление в глазах Михаила, парень стушевался и поспешил с ним распрощаться.

Следующие десять лет пролетели как один миг. Михаил успел закончить учебу, отслужить в армии и жениться. Теперь он работал в оркестре оперного театра, а по воскресеньям звонарил в своем храме. Как-то в троллейбусе он заметил знакомое лицо. Осунувшийся и похудевший, но это был Рифкат. Выйдя на ближайшей остановке, друзья расположились на скамейке маленького сквера, разбитого возле фонтана. По своему обыкновению говорить начал Рифкат. Он сидел, расставив ноги, наклонившись вперед, сцепив огрубевшие ладони в замок. Было в его виде что-то от «побитой собаки».

— Короче, замели меня за наркоту, — как всегда без обиняков приступил он к рассказу. —  Зона, брат, это такое место, которое и врагу не пожелаешь. Тем более что нам нужно врагов наших любить. Удивлен, что я опять евангельскими цитатами сыплю? Да, было у меня время покумекать. Все наши с тобой базары всплыли. И теперь я опять дитя Божие. Блудный сын вернулся к Отцу. Собралась у нас в зоне своя община. Пастор и братья приходили из баптистской церкви. Так что на свободе есть где приткнуться. Сейчас реабилитацию прохожу в нашем центре.

Михаил дивился неисповедимым путям Господним, действовавшим в судьбе его друга.

С тех пор прошло пять лет. И вот снова они встретились в придорожном кафе, когда Михаил ехал в Елабугу на конкурс звонарей, а Рифкат на миссию по татарским деревням.

— Ты, брат, не отчаивайся. Евангелизировать со скоростью свиста можно легко научиться. Главное — понять, что нужно говорить, а что фильтровать. Вот ты за детство, за церковь начал. Так в неделю до Евангелия не доберешься.

— Что же, по-твоему, текст четырех Евангелий за 30 секунд можно рассказать? Да только на самое короткое Евангелие от Марка потребуется не менее часа. Это если просто читать. А если с пояснениями?

— Не кипятись. Евангелие — это благая весть о том, что все мы грешники и нам остается только гореть в аду. Но жертвою Иисуса мы спасены, если примем Его в свое сердце. Всё! Был такой браток — Сперджен фамилия. Он вообще поместил Евангелие в одно слов: «Замещение». То есть Иисус умер вместо меня!

— Опять эти твои протестантские «штучки»! Если я такое заявлю, от меня любой православный, да просто любой человек шарахнется.

— Никуда они не денутся. Я как вышел с зоны, знаешь как на улицах евангелизировал? Вижу — мужик. Я к нему. Обращаюсь как к нормальному: «Можно рассказать, что сделал для вас Иисус?» Он меня — по матери. Я: «Слушай, прыщ, если бы ты мне до зоны встретился, я тебя давно по асфальту размазал. Но теперь я — христианин. Так что стой и вникай». Заметь, тогда я только учился и намного дольше тридцати секунд ему втолковывал.

— И что, он слушал? — давясь смехом и в деталях представляя всю ситуацию, поинтересовался Михаил.

— А что ему оставалось? Стоял белый как смерть, трясся, но с места ни-ни, пока я его с миром не отпустил.

— Ну и какой смысл в таком миссионерстве? Думаешь, его к Богу обратил?

— Наверно нет. Не суть. Все ошибаются. Я сейчас по-другому евангелизирую. В общем, не хочешь по Сперджену, говори Евангелие хоть как-нибудь. Ваши православные его совсем не знают, а только целуют.

— Да ладно?! Всякий православный слышавший Символ веры, слышал и Евангелие, как ты это называешь. А Символ веры у нас все знают.

— Точно? Ну-ка, на раз-два-три этот твой Символ?

— Не мой, а Никеоцареградский. И звучит он так: «Верую во Единаго Бога Отца Вседержителя Творца Небу и земли…»

— Я не очень уловил эти все ваши славянские примочки. — Прокомментировал Рифкат старания Михаила, когда он произнес весь «Символ». — Если бы ты мне нормальным языком донес без всяких там «верую», то, сё,…

Михаил повторил Символ веры еще раз, только на русском языке, попутно поясняя, что имели в виду святые отцы Вселенских соборов в тех или иных формулировках. Рифкат слушал внимательно, словно взвешивая и смакуя каждое выражение, а затем вынес свой вердикт

— Ну, да…, да есть там Евангелие. Вот, хотя бы по этому, по твоему,…в смысле, по «Символу» давай, действуй. Ты образованный, верующий дольше меня. Никто про тебя не скажет, что ты — сектант. Кому как не тебе говорить Евангелие народу? Мормон его не скажет. У них вообще иные книги и учение. Иеговист не скажет. Для них Иисус не Бог и не взял на Себя наши грехи. А ты…, да что ты? — любая православная бабулька, знающая тот же самый Символ веры (если не отвлечется на свечи, коробку зажигания…шучу, шучу, не дуйся), такая сможет сказать Евангелие. Вы хоть промеж себя прядок в мозгах наведите, чтобы каждый знал, Кому он обязан вечной жизнью, а не то что «свечка, не свечка», «Аллилуйя», у них нельзя всем вместе петь…в натуре.

Всю оставшуюся до Елабуги дорогу Михаил психовал и продолжал вести воображаемый диалог с Рифкатом.

— Тоже мне учитель выискался. Никак от зоновского жаргона не отстанет, а туда же…И как только я его целый год в детстве терпел? Указывает, что и как мне делать! Вот езжай в свои деревни и учи там стариков, которые не могут отличить муллу от Будды. Пусть они хоть в протестантской форме что-то  о Христе узнают. Видишь ли, свечки наши его раздражают. Да если хочешь знать, это у нас форма пожертвования на храм такая. Не у всех же принято сдавать десятины. Нет, ну если его послушать, то у нас в Церкви вообще полный швах: ни Христа не знают, ни Евангелия! Между прочим, на каждом богослужении читают и Евангелие и Апостол. А каково само богослужение! Всякая его строчка, любая песня прославляет либо Христовы страдания, любо Его Воскресение, либо подвиг тех, кто посвятил Ему свою жизнь. И какой высокий слог! Не то что: «прикинь, тормозни, в натуре». Вот сейчас приеду, поспрашиваю у людей, что для них самое главное в Христианстве и докажу тебе, что никакой дополнительной проповеди в 30 секунд они не нуждаются.

Елабуга встретила Михаила толпами народа, шумящими на обширной площади. Вместе с конкурсом звонарей здесь проходила и всероссийская Спасская ярмарка всякой всячины. Прилавки пестрели поделками мастеров, мясными и рыбными копченостями. Но самым ходовым товаром в такую жару была газированная вода и мороженное.

Протиснувшись между деревянными безделушками и саженцами цветов, Михаил вышел на Казанскую улицу — исторический центр города. Аккуратные одно-и-двух этажные отреставрированные дома (когда-то принадлежавшие купцам) ныне занимали магазинчики пестрых сувениров, кафе, из которых далеко распространялись соблазнительные ароматы и музеи. Вдоль улицы то туда, то сюда сновали туристы поодиночке и целыми группами. К одной из групп во главе с экскурсоводом Михаил и пристроился в хвосте. Но он успел услышать лишь, что местные купцы много сделали для своего города, в том числе, возвели великолепные храмы, в одном из которых сегодня и проходит конкурс звонарей.

Пользуясь тем, что экскурсовод предложил задавать вопросы, Михаил спросил

— Скажите, пожалуйста, в чем основная суть Православной веры?

Ему казалось, что такой образованный и подготовленный человек должен знать правильный ответ. В душе он надеялся, что сейчас тот вместо Михаила развернет грандиозную проповедь о Христе.

— В воспитании нравственности, как и в любой другой религии, - неожиданно для звонаря ответил экскурсовод.

— Тогда, чем Христианство отличается от остальных религий? — Михаил еще надеялся вырулить на нужную стезю, мол, слово «Христианство» с Кем связано?

— Ну, вот смотрите. В Православии есть иконы, а в Мусульманстве и Иудаизме их запрещают. У нас в церквях нет музыкальных инструментов, а, например, католики используют орган.

— А что насчет разницы в вероучении? — сделал последнюю попытку Михаил.

— Мужчина, Вы, кажется, не из нашей группы? Что-то не видел Вас в автобусе, — нашелся экскурсовод, как выйти из ситуации, не показав свои пробелы в знании.

— Основу Православия и всего Христианства, святитель Афанасий Великий выразил словами: «Бог стал Человеком, чтобы человек мог стать богом». Этого нет ни в одной другой религии. Христос искупил наши грехи…

— Так, МОЯ ГРУППА, заходим в музей, а посторонних я попрошу удалиться.

Михаил остался униженно стоять у дверей голубого одноэтажного здания. Зачем он вообще ввязался в эту историю? Не хотят люди ничего слышать о Боге, и не надо. А вот что действительно срочно необходимо было сделать — это зарегистрировать свое участие в конкурсе.

У Спасского храма, где проходил конкурс, рядами стояли скамейки. Места, на которые падала тень, занимала публика, обмахивающая себя всем, чем нипопадя. Остальные скамейки почти пустовали. Только выпивший мужиченка сидел на самом солнцепеке. Похоже, ему не одно только море, но и жара была явно по колено. Временами он соскакивал со своего места, невпопад начинал хлопать, выкрикивать: «Да это же чуды! чуды!» А потом кидался к прохожим, прося «копеечку». Он кланялся тем, кто ему что-то давал и сквернословил, если получал отказ.

Хотя вокруг храма людей набралось не меньше, чем на ярмарке, по их поведению было понятно, что большинство из них невоцерковлены и сюда пришли не ради Бога, а чтобы, получив некое новое впечатление, отвлечься от своих будней.

Михаил заметил влюбленную парочку, фотографирующуюся на фоне храма. Черные длинные волосы девушки и легкое розовое платье красиво развевались на ветру. Высокий парень обнимал ее сзади. Оба они смотрели на айфон, прикрепленный к селфи-палке, с помощью которого они пытались себя запечатлеть, чтобы сделать выкладку в соц. сетях.

— Молодые люди, извините, что отвлекаю вас вопросом. Но вот сегодня праздник, народное гуляние, церковь такая огромная стоит. А говорят, что всем этим мы обязаны Христу. Вы об этом что-нибудь знаете?

Парень с девушкой переглянулись, рассмеялись и отошли от Михаила подальше.

Мысль, зароненная Рифкатом, ни смотря на второе «фиаско» не отпускала Михаила. Допустим, миссионерство у нас действительно не на должной высоте. Но как втолковать о Христе, если о Нем вообще не хотят слушать? Духовные чувства в народе настолько атрофировались, что они уже не ощущали голод по Богу.

Как-то он читал о ребенке, которого поселили в детском доме, когда его мать за нерадивое воспитание сына лишили родительских прав. Мальчик с жадностью бросался на хлеб, а от каш, супов, запеканок и даже конфет наотрез отказывался. Как оказалось, его всю жизнь кормили только хлебом и иных продуктов он попросту не знал. Вот и люди довольствуются черствыми корочками мирских радостей, и не понимают как глупо отказываться от изысканных духовных яств, предлагаемых Богом в Церкви.

Перекрестившись, Михаил вошел в относительную прохладу храма. Спасская церковь внутри делилась на две непропорциональные части. Большая из них представляла из себя памятник соц. реализму: цементный пол на котором кое-где еще сохранилась керамическая плитка, осыпавшаяся со стен штукатурка, выцветшие фрески со следами пуль и выколотыми глазами — свидетельство вандализма красноармейцев в начале прошлого века. Правый же придел и остальная четверть храма были отреставрированы. Откуда-то с клироса неслась знакомая вязь славянских слов. Привычная обстановка сразу настроила звонаря на молитвенный лад. Начиналась вечерняя служба.

До слез было обидно за тех, кто остался снаружи. Игнорируя самое главное — общение с Богом и пребывание в Его присутствии, они предпочли довольствоваться только крохами — звуками призыва к этому.

В храме Михаил высмотрел пожилую женщину особо церковного вида. На голове у нее был газовый шарфик, а не панамка, как у многих других, черная легкая юбка спускалась гораздо ниже колен.

— С праздником! — в пол голоса начал звонарь свою очередную попытку доказать Рифкату всю вопиющую ошибочность его мнения.

— С праздником, — отозвалась женщина и продолжила дальше внимать богослужению.

— Похоже, Вы часто ходите в храм. Может, мне растолкуете, что самое главное в Православии?

— Молиться, молиться надо, милок.

— А кому молиться-то?

— Матери Божией — Заступнице нашей, святым угодникам. Мне больше Никола помогает.

— А Богу?

—  И Богу молиться можно.

— А кому лучше?

— Всем хорошо.

— Я еще слышал, что Христос был. И будто Его Спасителем называют.

— Был. И Ему молиться можно. Он как раз Один из Троицы: Отец, Сын и Дух Святой.

— Здорово! — Михаил обрадовался, что разговор наконец-то попал в правильную струю. — И что дальше?

— Вам лучше поговорить с батюшкой…

Разумеется, она знала верные ответы и если бы их услышала от кого-нибудь, то с радостью закивала. Но правильно расставить приоритеты и, тем более, поделиться ими у нее совсем не получилось. А может, женщина просто не хотела отвлекаться от богослужения.

— Надо что-то делать. Надо что-то делать… — пульсировало в мозгу Михаила, когда он, дождавшись своей очереди, взбирался на колокольню. После покорения эдакой вершины, даже привыкшие к подобным нагрузкам ноги, почувствовали напряжение. В свое время Елабужские купцы-миллионщики не поскупились, чтобы весть о Воскресшем Христе разносилась по округе как можно дальше, и отстроили колокольню всего лишь на одиннадцать метров ниже знаменитого московского Ивана Великого.

С высоты открывался величественный вид. Город выглядел как макет, размещенный в местном музее. Красавица Кама уже тысячу лет омывавшая Елабугу своими водами, не переставала ласкаться к нему, нежно оплескивая берега набегавшими волнами. Сосновые леса Шишктнского заповедника напоминали зеленое море, разлившееся по склонам гор, мерно колышущееся от легкого летнего ветерка. Глядя на всю эту красоту, в голове Михаила всплыл 103 Псалом, прославляющий премудрость Творца, за то, что Он так величественно все сотворил. А что всплывет в головах тех молодых людей с селфи-палкой наперевес? «Красотища, ваще!», а может кто-то еще добавит: «в натуре». Да, что ни говори, но в Рифкате при всей его невоспитанности и напористости, виден не только бывший зэк. Точно также в нем отображен и Христос. Он бы точно здесь отчубучил что-нибудь библейское. И он прав — надо людям говорить о Боге. И кому этим заниматься, как не ему — православному звонарю?

Свою программу Михаил отзвонил четко и без помарок. Снизу послышались аплодисменты публики и «чуды! чуды!» алкоголика.

— Это настоящий Рай! — прокомментировала звон Михаила одна из зрительниц, поднявшаяся вместе с остальными зеваками, которых не испугал крутой подъем по нескольку сотен скрипучих ступенек колокольни.

— Нет. Рай заключается не в этом, — остановил звонарь ее дальнейшие дифирамбы. — Настоящий Рай отражен в Православном Символе веры.

Далее Михаил как мог подробно и доходчиво объяснил, что к чему в Символе веры. Когда звонарь умолк, он мельком взглянул на часы. Вся его речь заняла около пяти минут. Но разве это важно? Лишь бы им всем дотянуть до Рая.